Затерянный храм - Страница 17

— Что ты делаешь?

Платье ее сбилось, и вырез ворота съехал вниз. Она, кажется, этого не заметила.

— Туда нельзя возвращаться, — сказал Грант.

Он демонстративно перевел взгляд с ножа в ее руке на открытую кожу ниже ключиц. Из-под черного платья выглядывал бутончик белых кружев.

Марина поправила платье, подтянув ворот.

— Почему? Сначала являешься ты, когда я не хочу тебя видеть, а еще через час два головореза разоряют мой дом, словно дикие звери. Я должна считать это совпадением?

— Нет, конечно.

— Тогда какого черта ты указываешь, что мне делать?

— Потому что, если ты войдешь в свою дверь, это будет последнее дело, которое ты сделаешь в этой жизни.

Грант указал на дом. В окно было видно, что пол усыпан деревянными обломками, битой посудой, разорванными фотографиями, разбросанными украшениями. На этом фоне дуло винтовки казалось почти незаметным. Даже увидев, его можно было принять за один из обломков домашней утвари. Только когда оно шевельнулось, какое-то несоответствие светотеней насторожило взгляд. Марина, которая провела много времени в дозорах, высматривая именно такие признаки, заметила его тотчас.

— Один из них остался. — Марина снова присела. — Думаешь, он нас заметил?

— Если так, то мы скоро узнаем.

— А то можем его застать врасплох.

Ее глаза блеснули жестокой радостью — этот взгляд Грант запомнил еще с войны. Жители Крита ничто так не любят, как кровную месть, и фашистам пришлось дорого заплатить, чтобы это понять.

— У тебя револьвер. Я отвлеку его, пошумев у двери, а ты достанешь его через окно… — Она осеклась, увидев, что Грант отрицательно качает головой. — Почему нет?

— Потому что каждый час, который он просидит тут, поджидая нас, мы используем на то, чтобы убраться отсюда подальше.

Большую часть дня они прошагали в сторону горного массива, поднявшегося с восточной стороны горизонта. Перед самыми сумерками нашли пустую пастушью хижину на высокогорном лугу; предыдущий обитатель оставил дрова, одеяла и две банки из военного пайка — наверное, трофеи прошедшей войны. Грант развел огонь, они закутались в одеяла и сели, съежившись, вокруг огня. Вниз, в долины, уже пришла весна, но в горах еще держалась зима. На северных склонах в углублениях там и сям лежали пятна снега, а вершина до сих пор была покрыта белой шубой. Вокруг свистел холодный ветер, и Грант поплотнее завернулся в одеяло. Самым естественным было бы вдвоем закутаться в одно одеяло, как они и делали не раз холодными ночами во время войны, но он не осмелился.

Они поели, и Марина вытащила тетрадь. Поднесла ее к огню, и на страницах заиграли отсветы пламени. Грант боролся с опасением, что шальной уголек может положить конец их поискам еще до начала действий.

— За два месяца до оккупации Пембертон ездил в Афины. Я еще подумала: как странно, что он поехал, — ведь все знали, что немцы наступают, и на пароме почти не было мест, потому что солдаты ехали на фронт. Но он сказал, что ему надо ехать. Когда он вернулся, что-то изменилось. Он ничего не сказал, но я видела, что он захвачен какой-то новой идеей. Находил ли он новый участок для раскопок или предмет, который не мог однозначно классифицировать, он становился таким. Тогда на вилле долго горел по ночам свет, а сам Пембертон становился отстраненным, напряженным. Конечно, в те последние дни все были взвинчены, поэтому мы не очень обращали на него внимание. Потом уже я узнала, что он был на востоке острова, возле Ситеи. Он что-то искал.

— Поэтому ты и ведешь меня на восток?

— Да. — Марина посмотрела на тетрадь и нахмурилась, размышляя. — Если бы он что-то нашел, то записал бы здесь. — Она пропустила пальцы сквозь распущенные волосы. — Но я ничего здесь не нахожу.

Грант потянулся, чтобы заглянуть ей через плечо. В свете костра плыли ряд за рядом аккуратно прописанные символы, такие же далекие и непонятные, как и люди, которые придумали их. Греческие буквы он узнал и даже смог разобрать слова попроще, но значительная часть страницы была, похоже, отдана символам, каких Грант никогда в жизни не видел. Он тронул Марину за плечо и указал в тетрадь:

— Что это?

— Линейное письмо Б.

Он вспомнил, что она уже говорила это у себя в доме, до того, как появились головорезы.

— А что это такое?

— Алфавит. Древняя система письма. Она была найдена в Кноссе примерно пятьдесят лет назад.

— Так он греческий?

Она покачала головой:

— Он появился задолго до греков. И происходит… — Она помолчала, крутя в пальцах прядь волос. — Слышал про Тесея и Минотавра?

— Миф?

Она рассмеялась:

— Там, где работал Пембертон… и я, встречаются история и миф, словно река и море. — Пошарив по земле, Марина подняла небольшой камешек. — Камень — ничто. Но если я сделаю вот так… — Она положила его на бортик из камней, огораживающий костер. — Внезапно он обретает значение. Если люди в будущем найдут его, может быть через две тысячи лет, даже если они никогда не видели очага и не представляют, как он выглядит, то поймут, что человеческие существа построили его не просто так. И будут пытаться угадать для чего. Может быть, в середине круга они найдут следы пепла и сажу на камнях, а то и заржавевшую консервную банку и окурки от твоих сигарет. И они решат…

— Что мы тут ужинали?

— Что это было место проведения ритуалов примитивного столпного культа, несомненно, с фаллическим подтекстом. Что каменный круг был основанием колонны, которой мы, в своем первобытном невежестве, поклонялись. Что мы подносили приношения в металлических коробках и курили слегка галлюциногенное вещество, чтобы вызвать состояние божественного экстаза. Они решат, что зола и сажа появились, возможно, после того, как в ходе завоевательной или междоусобной войны священный столп был сожжен. И эту гипотезу опубликуют в своих почтенных журналах и станут спорить, принадлежали ли подобные места, найденные по всему острову, официальной религии, или тут речь идет всего лишь о соблюдении параллельных местных традиций. И будут абсолютно неправы.