Затерянный храм - Страница 26

Мьюр застонал:

— У вас, ребята, всегда есть другая теория.

— Время, когда мы перестанем предлагать теории, станет временем варваров, — твердо ответил Рид и заслужил больше симпатии во взгляде Марины.

— А что, если мифы придуманы не завоевателями? — спросила она. — Что, если это были истории, записанные самими микенцами через поколения?

— Вряд ли, — возразил Рид. — Мифы так запутаны и противоречивы — даже грекам, когда они пытались их записать, пришлось приложить немало усилий, чтобы разобраться.

— А Гомер?

— Гомер был поэт. — Тон Рида, обычно мягкий, вдруг посуровел. — Мифы для него стали пряжей, из которой он ткал свои произведения, но результат — чистая поэзия.

Мьюр зевнул:

— Это важно?

Рид пробормотал что-то про варваров, а Марина отпила кофе и сделала кислое лицо.

— В упрощенной, целенаправленной перспективе все, что вам следует знать, так это то, что микенцы, вероятно, пришли на Крит в первой половине второго тысячелетия до Рождества Христова. Если они действовали так же, как и все прочие армии захватчиков, мы можем сделать предположение, что они вывезли немало ценностей. Включая, возможно, и баэтил — метеорит. Определенно, из керамики, найденной в пещере, кое-что происходит из Микен.

— Это и объясняет изображение на табличке, — сказал Грант, обрадовавшись, что может сделать замечание, хоть сколько-нибудь полезное в этой академической дискуссии. — Волны, — пояснил он, заметив обращенные к нему вопросительные взгляды. — Волны на переднем плане. Нарисовано так, словно смотришь с палубы корабля. На самом деле. — Он поднял табличку и посмотрел на нее. Почти все пространство занимало изображение долины, но в нижнем правом углу, возле самой зазубренной линии, по которой табличка была отломана, он разглядел темно-коричневое пятно. Он чуть было не принял его за пятнышко грязи, но края вырисовывались слишком четко. Грант показал пятнышко остальным. — Это, наверное, нос корабля.

— Или кончик еще одной пары священных рогов, — с сомнением заметила Марина. — Или что угодно. Говорю вам, мы не можем исходить из предположения, будто древние видели мир точно так же, как и мы с вами.

— Ну, пока у нас неплохо получалось.

— Будем надеяться, что вам и дальше будет везти. — Мьюр бросил окурок за борт. — Так или иначе, микенцы явились на Крит и сделали то, что делают все захватчики: разрушили дворцы, натешились с женщинами и вынесли все богатства. И забрали священный метеорит — куда? Может, в Микены?

— Может, и да, но я так не думаю.

Рид огляделся. В столь поздний час многие пассажиры ушли вниз, но поскольку до Пасхи оставалось всего три дня, корабль был перегружен возвращавшимися домой жителями острова. На палубе виднелись темные груды — это мужчины и женщины, свернувшись калачиком, устроились на ночлег, а немного подальше группка призывников, встав на колени вокруг кнехта, играла в карты на сигареты. Седобородый православный священник сидел на скамье под голой лампочкой и вертел на руке четки. Шлеп — по костяшкам пальцев, шлеп — по ладони. Звук выходил какой-то знакомый, такой же естественный, как скрип корабля или плеск волн, — его можно услышать в любые времена.

Рид подался вперед:

— Против минойской религии микенцы не возражали. Сама идея религиозной войны, когда одни люди воюют с другими только потому, что те поклоняются другому богу, и когда противник, проиграв, оказывается перед выбором — поменять веру или погибнуть, гораздо моложе. За это нововведение мы должны благодарить христианство. Общаясь с богами, древние проявляли большую терпимость и имели куда как более широкие взгляды. Если уж победил врага, то единственно логичным поступком было бы забрать его священные реликвии и использовать их для себя. Нельзя же, чтобы божественная сила пропала втуне.

Словно в аккомпанемент его словам, паром издал три долгих гудка — как если бы сами боги прогудели что-то одобрительное. В море над водой помигивал красный глаз маяка, впереди из темноты там и сям вставали огни. Тихая палуба стала пробуждаться к жизни — мужчины протирали глаза, женщины кутались в шали и ласково будили детей. Призывники рассовали карты и сигареты по карманам. Только священник все сидел и крутил свои четки.

— Приехали. — Мьюр допил кофе. — Лемнос.

— По словам Гомера, когда Зевсу надоело, что его жена сует нос куда не следует, он подвесил ее на Олимпе, привязав к каждой ноге по наковальне. Ее сын Гефест, бог-кузнец, явился спасать ее, и Зевс сбросил его с небес. Гефест падал целый день и приземлился, думаю, с некоторым шумом здесь, на Лемносе.

Рид повел рукой, указывая на остров. Они сидели в кофейне на набережной неглубокого залива, вдоль которой выстроились дома Мирины, столицы острова. Когда-то, наверное, кофейня была живописно яркой, но война, как и повсюду, лишила ее прежнего блеска. Выцветшая краска лохмотьями слезала с покрытой трещинами штукатурки, в разбитых окнах хлопали газетные листы, а между расколотыми черепицами свили гнезда чайки. Сам остров, похоже, повернул против своих жителей — на берегу, дугой обнимавшем залив, линия домов то и дело прерывалась голыми скалистыми утесами, словно из недр появилась гигантская рука, чтобы раздавить город в своих пальцах.

Грант отхлебнул кофе; к счастью, здесь подавали «нескафе», так что он оказался избавлен от обычной греческой гущи. Грант, как и многие поколения студентов Рида, очень быстро понял, что профессор читает лекции, когда ему заблагорассудится.

— Гефеста вернули к жизни, и здесь вместе с двумя своими сыновьями он устроил кузницу. Да, вот кто вызывает интерес…